>>> 17059

Жили-были Ассамит с Ассамитихой – не сильно старые, но поколения реально низкого, насосали. Жили, они, значит, жили, и вдруг надумали в цитадели прибраться. А то цитадель, хоть и маленькая, а беспорядка в ней до фигищи: куда ни глянь, везде кругом беспорядок, здесь трусы трехмесячные, там счет из прачечной, в углу кайтифф недоеденный храпит, вообще.

Сели они на диван и думают: с чего бы нам начать? А сидеть не сильно удобно – лежать, конечно, сильно удобнее – ну, вот они и легли. Лежат себе, в потолок смотрят, Мэрилина Мэнсона слушают, а по потолку марширует стройная колонна тараканов с рюкзачками – из кухни через комнату и прямо в форточку.
- Ух ты! – говорит Ассамитиха.
- Ох, ни фига себе! – говорит Ассамит.

А за колонной тараканов идёт колонна мышей, с сумками и тележками, и тоже прямо в форточку. А следом за мышами идёт колонна крыс, а за крысами – колонна маленьких неонатиков, и все с вещами, с багажом, и в форточку.

Тут Ассамит Ассамитиху спрашивает: “Слышь, мать! А куда это они от нас уходят?” А Ассамитиха говорит: “Слышь, отец! откуда я знаю? Ты бы лучше у них спросил.”

Ну Ассамит взял и спросил. А неонатики дружно хором отвечают: Как? Вы что, не знаете? Там ведь ШАБАШ ПРИЕХАЛ! И уходят все до единого, и даже форточку за собой закрывают.

Ну, Ассамит с дивана подорвался, форточку открыл, голову высунул, смотрит – а вся эта мелкая нечисть, оказывается, дальше фигачит по стенке прямо на крышу. Тогда Ассамит Ассамитихе говорит: “А пошли и мы на крышу! Вдруг там и правда Шабаш приехал?”

А Ассамитиха говорит: “В Шабаш, вообще, как на концерт, не ходят. Тем более, с тележками. Это там что-то другое приехало. Или даже, точнее сказать, прилетело. Но мы туда все равно не попадем, потому что визирь недавно чердак замуровал, чтоб птенцы с крыши не прыгали, в игрульки наигравшись.”

А Ассамит говорит: “Это только в нашей башне. А в соседней пацаны уже дырку проделали. Пошли, в натуре, посмотрим, что там приехало… или прилетело… короче, блин, пошли посмотрим, что там такое.”

И вот пошли они в соседнюю башню, вылезли на крышу цитадели – а там ничего нету! Ни тебе Шабаша, ни Камарильи, ни даже Хакима Праведного — вообще ничего! Одна сплошная сияющая пустота. Постояли Ассамиты, почесали репу, потом присели, потом прилегли, а крыша теплая с вечера, а в небе луна круглая, и Гангрельша Маня на ее фоне с истошным визгом летит куда-то. И говорит Ассамит Ассамитихе: “Значит, так – одно из двух. Или они улетели – или нас проглючило.” А Ассамитиха говорит: “Интересно, и с чего бы это нас проглючило? Мы же с тобой целый месяц даже не курили.”

Ассамит говорит: “Не может быть! Чтобы мы да целый месяц да не курили?” А Ассамитиха: “Точно тебе говорю, не курили – на твой день Становления последний раз удолбились”. А Ассамит: “Да… А клёво мы тогда удолбились!” И дальше тишина: лежат, молчат и вспоминают. В натуре, клёво удолбились! И ведь не всю шмаль тогда скурили, ещё и пакаванчик остаться должен был, по цитадели где-то тусуется, сейчас вот надо пойти прибраться, как раз и найдётся – за диваном, небось, лежит… или за холодильником… если мыши не утащили… Блин! Какие мыши? Сроду у нас мышей не было, а уж тем более крыс, а уж тем более маленьких… Ха! Вот это проглючило так проглючило! Но с чего бы это нас так проглючило?

Ассамитиха говорит: “Наверно, съели что-нибудь. Помнишь, визирь вчера какой-то гашиш новый приволок… Как его там? Как этого, ну, как индийского бога этого, в общем. Чёрного, в общем.” Ассамит говорит: “Шива, что ли?” А Ассамитиха: “Не, ты не понял. Я про этого – ну, длинный такой, черный, мускулистый… Короче, там упаковка должна была остаться, пошли посмотрим.”

Спускаются, короче, в цитадель, роются в мусорке, выгребают на свет коробчонку от гашиша. А на коробчонке написано: МИТРА. Тут Ассамит говорит: “Ну, и при чем тут Индия? Митра, между прочим, в Иране гораздо больше почитался, чем в Индии. А с Индией твоей я бы ещё месяц вспоминал бы, как его зовут, бога этого.” А Ассамитиха: “Слышь, отец? Не занудничай. Вот, посмотри-ка лучше, что тут написано.”

Смотрит Ассамит – а на стаканчике написано: содержит живую культуру магических грибков. И грибок нарисован, вполне характерный. Тут Ассамит говорит: “Таак. А откуда визирь его приволок?” И, короче говоря, через пять минут они уже, обгоняя друг друга, ломятся в главную башню к визирю за гашишем.

А в башне секретарша говорит: нету. И улыбается как-то странно, почти что скалится, и ушами водит, и голову выворачивает, и спину выгибает. Тут Ассамитиха Ассамиту шепотом говорит: “По-моему, это не секретарша, а Гангрельша какая-то. Загляни-ка за столик, нет ли у неё хвоста?” А Ассамит пошел вдоль стола, с понтом реликвии разглядывает, а сам все шею тянет, чтобы за стол заглянуть; а секретарша этот манёвр заметила и вобще на табуретку села, так что не поймёшь.

Тут Ассамитиха решила зайти с другого конца. Берёт, короче, и спрашивает: “Скажите, пожалуйста, а что это вашей сменщицы не видно?” А секретарша отвечает: “А это потому что я её ВЫСОСАЛА! И вас сейчас ВЫСОСУ!” – и с неожиданной легкостью, прямо с места, вдруг как сиганёт через стол! А Ассамиты (чисто рефлекторно) на шаг отступили да как жахнут по ней с двух сторон Квиетусом! Секретарша от неожиданности аж рот разинула – и тут-то у неё со рта сменщица и выскочила, вся в крови и желудочном соке. А секретарша вся сконфузилась и в кабинет убежала. А потом с кабинета визирь вышел и Ассамитов из башни выгнал. Нету здесь, говорит, никакого гашиша.

И вот выходят они во двор – а там уже сменщица сидит, их дожидается. “Ну, ребята,” говорит, “не знаю как вас и благодарить.” А Ассамит сразу весь набычился: “Какие мы тебе ребята? Мы не ребята, мы реально сильнокровные”. А сменщица как заржёт: “Ой, не могу! Ой, сильнокровные, блин! Ой, насмешили! Ой, щас уссусь!” А Ассамит ей: “Да ты хоть усрись, а всё равно мы сильнокровные!”

Тут сменщица нахмурилась и говорит: “Вот что, сильнокровные: идите в жопу! Хотела я вам кое-что показать, а вот теперь не покажу.” А Ассамит говорит: “Ну и не показывай.” А сменщица говорит: “Ну и не покажу.” А Ассамит: “Ну, и не надо.” А сменщица: “Ну, и не буду.” А Ассамит: “Ну, и не будь.” А сменщица: “Ну, и рот закрой. Сказала: не покажу – значит, не покажу.”

Тремер-отступник мимо проходил, остановился, послушал эти гонки и говорит: “Эй, Сородичи! Что это вы с Аримейн разговариваете? Их ведь не существует.” А сменщица говорит: “Ха! Как будто Тремеры-отступники существуют!” А Тремер говорит: “Ну, за всех отступников я не скажу – некоторые, может быть, и не существуют. И не колдуют. И кровь не пьют. И не интригуют. И задниц не вылизывают. И… Так. О чем это я? А! неважно! Все равно она вам ничего не покажет, потому что ей реально нечего показать, это всё одни понты галимые. С её стороны.”

Тут сменщица как взовьётся: “Как это, нечего показать? А вот, смотри”: – и прокидывает Атлетику на пять десяток и делает стойку на одной руке. А Тремер: “Та! Это, блин, не фокус!” – и кастует Путь Марса, и делает стойку на ушах. Тогда сменщица: “Ну, блин, паадумаешь!” – и юзает Шаманизм, и делает стойку на отросшем хвосте. Тогда Тремер: “Ну, блин, удивила!” – и выплёвывает у себя изо рта кровавого гомункулуса, а тот выплёвывает другого гомункулуса, а тот выплёвывает другого гомункулуса, и как пошли они друг друга выплёвывать да вдоль улицы выстраиваться! А тогда сменщица просто перепрыгивает на полметра вбок, а сама на месте остаётся, а через полметра новая сменщица тоже перепрыгивает на полметра вбок и тоже на месте остаётся, а через полметра новая сменщица – и все они дружно кричат: АРИМЕЙН РАЗМНОЖАЮТСЯ ОТРЕЧЕНИЕМ! АРИМЕЙН РАЗМНОЖАЮТСЯ ОТРЕЧЕНИЕМ!

Ну Ассамиты постояли, посмотрели на эту хренотень, а потом Ассамитиха говорит: “Да ну их в пень! Пошли лучше по складам, иранский гашиш искать.”

И пошли, и во все казематы зашли, и во все отнорки заглянули, и видели множество странных и прикольных вещей, но иранского гашиша среди них не оказалось. И никто не знает, никто не видел, никто не слышал, все молчат как партизаны. Прямо заговор молчания какой-то, или и в самом деле не знают. А реальность-то кругом такая тонкая, как папиросная бумага, и что-то сквозь неё просвечивает – то ли другая реальность, то ли Хаким Праведный его знает что. И говорит старик старухе: слушай, мать! а давай её Поцелуем, да заамарантим – вдруг тогда сами иранский гашиш делать научимся?

Ну, и попробовали. Сперва легонько, потом со всей челюсти, потом с разбегу – а реальность, хоть и тонкая, но прочная, зараза! так просто и не прокусишь! Мимо Сородичи разные ходят, но никто внимания не обращает: эка невидаль, в самом деле, два Ассамита реальность заамарантить пытаются. Вот и Шериф мимо прошёл, но даже бровью не повёл; вот и примоген Малкавиан мимо прошёл, но ничуть не заинтересовался: у него в практике ещё и покруче случаи были. А Ассамиты устали кусать, на лужайку присели, потом прилегли, а потом Ассамитиха говорит: “А не обломаться ли нам с этим иранским гашишем? Давай лучше обычного возьмем. И заточим. А потом в цитадели приберём… Всё равно и так ведь уже нормально погуляли.”

А Ассамит говорит: “Да… Нормально… Сейчас, сейчас…” И где-то через полчаса они встают, а ещё через час, поевши обычного гашиша и поблевав, приступают к уборке, а где то к вечеру находят пакаван, два косяка и ещё большой пакет плазмы на кузьмича, и ещё много нашлось такого, о чем уже и думать забыли.

Да. А гашиш МИТРА через три дня во всех магазинах появился. Купили его Ассамиты, попробовали – а он такой галимый! И невкусный даже.